Субботние заметки психолога. Об устремлённости, или Как перебраться с пляжа на пляж

Субботние заметки психолога. Об устремлённости

Пишут мне, что рано я вернулся с Кубанщины в Ташкент, к хирургам в поликлинику. Но если я начну вам по субботам рассказывать свои впечатления от станицы и от Анапы, то так и до лета не управимся. Но одним событием поделюсь.

*        *        *
На следующее утро после случая с «утопленницей» я залез на свой помост. Там сиротливо лежал раскрытый учебник истории психологии, а на нём лежала дощечка, чтобы не давать страницам перелистываться. Я взглянул на абзац, на котором вчера прервалось чтение, и вдруг стал постепенно погружаться в тошнотворное состояние.
 
Пришлось резко захлопнуть книгу. Вечером я сунул её на дно чемодана и больше никогда в жизни не смог читать. Сдачу экзамена по истории психологии я стал оттягивать на месяцы, а потом и на годы, пока профессорша, поставившая мне авансом пятёрку, оскорблённая в своём доверии, не отомстила мне.
 
Забавно тут было то, что спустя годы мы с моим учителем в Москве работали над собственной схемой истории мировой психологии. И потом я двадцать лет рассказывал её множеству людей. В последний раз — в зале Национальной библиотеки в Ташкенте.

*        *        *

В станице я ночевал в доме очень хороших хозяев – заботливой и душевной пары. Они старались посытнее накормить меня утром и вечером, а на день давали мощный «тормозок», который я съедал на пляже за три раза.
 
Была у моих хозяев странная особенность – перед сном, пока я ужинал, они обсуждали односельчан – кто сегодня что сказал, как на кого посмотрел, что за всем этим может скрываться. Постепенно я знакомился на пляже с некоторыми героями их рассказов и понимал, насколько и жена и муж Остапенки были точными «сам себе детективами».
 
Благодаря им я заранее знал массу информации про каждого. И поэтому  было очень интересно общаться со станичниками.
 
Их скрытая от постороннего взгляда отдыхающих жизнь кипела так бурно, что на моём месте гениальный романист написал бы второй «Тихий Дон».
 
Я же предпочитаю шаг за шагом описывать отдельные случаи из того лета. А из рассказов Остапенок вспомню здесь только историю появления их предков на Кубани.
Когда Екатерина II вытеснила турок с Кубанщины, то там у них оставалась только Анапа – гнездо рабовладения даже в цивилизованном XIX веке. Выстроили крепости, включая Ставрополь и будущий Краснодар. Переселили туда крепостных крестьян. И ещё через десяток лет добавили к ним часть запорожских казаков. Они тоже обжились и спустя два века породили моих чудесных домохозяев.

*        *        *

Ещё из станичной жизни обязательно надо вспомнить историю шестнадцатилетней девочки, которая запала в сердце приехавшего к дальним родственникам лесничего с Северного Урала.
 
Было ему под тридцать, и влюбился он в неё очень даже взаимно. Настолько, что она согласилась променять благодатную родину на его холодные снега. Я об этом знал, поскольку на пляже сдружился с её старшей сестрой. Приходя купаться, она каждый раз приносила мне какие-нибудь самодельные вкусности. И как-то сказала мне: «Игорь такой хороший человек, что я все силы положу на то, чтобы моя сестрёнка была с ним!»
 
Финдисциплина в колхозе была посвободнее, чем на госпредприятиях, и председатель, так нигде и не оформив меня спасателем, выдал на руки приятную пачку денег. В Анапе был потрясающий букинистический магазин, куда курортники сдавали прочитанные интересные книги, и я уже грезил, как по пути в аэропорт спущу там все свои доходы.
 
Как-то на мой столб залезла Олеся и прошептала, что влюблённая парочка решила тайно от её родителей бежать. Но у издержавшегося лесника-отпускника, кроме своего обратного билета, уже ничего нет. Олеся отдала юной сестре всё, что у неё было, и попросила меня помочь. А я уже как-то хвалился им своей зарплатой.
 
Вспомнились богатства анапского букинистического магазина, но я подумал, что любая из его книг не будет так интересна, как здешняя реальность. Лишение меня всего летнего заработка показалось таким пустяком по сравнению с судьбой лесника. Тем более, увозящего домой юную красавицу. И я махнул рукой.
 
А ей сказал: «Пусть лезет он». Он поднялся на вышку и пообещал выслать все деньги к ноябрьским. Я согласился, он горячо поблагодарил и стал спускаться. Но через несколько секунд его голова опять поднялась над помостом: «Слушай, мне же надо бы жену приодеть к холодам. Давай, может, к новому году верну?»
 
И я опять махнул рукой.
 
А вечером уже под луной передал им свою пачечку и через три дня они исчезли из станицы.
В ноябре он написал мне с Урала, что долг помнит, и что «вот тебе опять мой адрес» и поздравил с праздником. А с Новым годом не поздравил. В январе я решил ему напомнить, но ответ получил от его юной жены.
 
Она писала, что муж ушёл на очередной обход, а нашли его только через несколько дней. Лежал он в сугробе за первым от просеки деревом. И был без головы.
 
Ей сказали, что это бурый медведь ударил его лапой со спины. Причём, с такой силой, что голова отлетела с одного удара. В письме девочка словно кричала: «Это же значит, что всё  было настолько мгновенно, что он даже не видел медведя и, значит, не страдал! Правда, же?»
 
Родни у него там не было, всё деньги ушли на похороны, и за ней прилетел из станицы отец, чтобы вернуть в родную школу юную беременную вдову.
 
Я был пришиблен этими неожиданными новостями и разрывался между сочувствием к ней и горечью за него. Что-то написал ей, много грустных слов, и пожелал держаться. А через пару дней стали вспоминаться мои деньги, и я пожаловался на эту ситуацию однокурснице. А она вдруг сказала: «Откуда ты знаешь, что так и случилось, и что он умер? Может, они тебя так дурят?»
 
Про такое я даже подумать не мог и стал её горячо убеждать, какой он хороший парень. А потом как-то резко успокоился и сказал ей: «Даже если это так, то пусть он будет со стыдом в голове, чем вообще без неё!»
 
Больше никогда я про них не слышал, но как-нибудь потом ещё опишу, как спустя много лет добро, сделанное мною им, удивительным образом вернулось ко мне в совершенно, казалось бы, безвыходной ситуации.

*        *        *

Я думал, что впереди у меня — ещё недели каникул, за которые я заработаю новые деньги. А потом попаду с новой зарплатой в букинист.
 
Но на следующий день из больницы приехал штатный спасатель, раздутый качок. Мы встретились с ним в конторе у председателя. Парень этот удивил меня сумрачной нелюдимостью. Такой в воде точно будет сначала бить по башке, а потом спасать.
 
А председатель, душевно поблагодарив меня, сказал, что я могу возвращаться к своей работе в Анапе. Но никакой у меня работы там не было, и я не смог скрыть растерянность. Тогда он с улыбкой добавил: «Тебя здесь многие полюбили, хочешь — оставайся до начала своей учёбы. Устрою сторожем дальнего поля вместо уставшего деда».
 
В голове сразу промелькнуло, у кого в станице можно набрать побольше книг, чтобы, валяясь на койке под навесом, глотать их томами. Но я не хотел жариться в безводной степи и отказался.
 
Председатель подумал и предложил мне идти в ученики механизатора: «Будешь на комбайне сидеть и научишься им управлять».
 
Но я прилетел из Ташкента на Чёрное море, чтобы сидеть не рядом с потным мужиком, а в окружении загорающих смешливых девчат. Да, и накупаться хотелось. Я же летел к морю!
 
Тем более что теперь в станице можно было и не работать, так как меня сразу в двух домах приглашали остаться гостем и просто отдыхать до сентября. И кормить обещали вволю!
 
Но я уже понял, что этот разговор – это шанс. И сказал ему, что я – пловец, спасатель, но и в Анапе был пока что не в штате. И прошу его  созвониться с пляжным начальством, нахвалить меня и просить их взять меня.
 
Он был авторитетным и, хотя и с трудом, но договорился, что возьмут. Правда, с какими-то «нюансами».

*        *        *

Потом я допоздна ходил прощаться со всеми более близкими знакомыми.
А утром пришёл на мой пляж раньше народа и посидел на вышке, запоминая и вид на реку, в которой тонул, да и всё, что вижу. Было чёткое понимание, что в жизни меня ждёт столько захватывающих событий и столько интересных мест, что попасть сюда у меня просто не будет времени.
 
Потом из соседнего совхоза за мной заехал попутный грузовик, который ехал в Анапу, и из уверенной жизни мы с чемоданом поехали в новую неизвестность. Любуясь красотой окрестных полей и гадая, что за «нюансы» пляжного начальства меня там ждут.
 
По городу мы проехали мимо желанного букиниста, и я понадеялся, что «нюансы» его не коснутся.
 
Но – коснулись! В штате не было ни мест, ни зарплат, и только горячие похвалы председателя убедили их платить мне ночлегом в будке на пляже и кормёжкой по талонам. И – ни копейки на руки! Но – не возвращаться же в гости к добрым станичникам.

*        *        *

В кармашке моего чемодана лежали обратный билет до Ташкента и деньги на дорогу до аэропорта, и ни копейки больше. Так что теперь все удовольствия оставалось извлекать только из столовой.
 
Я сразу помчался в неё, оставив чемодан у начальства. И даже успел к концу завтрака!
 
Профсоюзная столовая была огромным зданием недалеко от пирса катеров, за которым и начинался многокилометровый анапский пляж. В ней ели все жившие не в санаториях и пансионатах, а в частном секторе. И трижды в день эта людская масса заполняла залы.
 
Сытый народ уже расходился с завтрака, и по некоторым столам было видно, что не все отдыхающие соизволили прийти. Долгая тряска в грузовике на свежем воздухе пробила меня на сильный аппетит, который я удовлетворил тремя тарелками манной каши и кучей хлеба с маслом. Это немного повысило оптимизм насчёт начавшейся жизни в чужом городе без копейки в кармане.
 
Тем более что от моей вышки до столовой было меньше получасу хода – никаких расходов на транспорт.
 
Официантка посадила меня за стол в первом ряду от окна. Проход отделял нас от второго ряда столов, который у стены заканчивался большой тумбой. В ней лежали ложки-вилки. Назавтра утром я увидел, что официанты приносят на неё свежевыпеченные булочки, слепленные по пять штук. Они так  аппетитно пахли, что аромат долетал и до нашего ряда.
 
За ближайшим к тумбе столом сидели три смеявшиеся подружки. Затем пришёл четвёртый, невесёлый сутулый парень в угрях, и поприветствовал их довольно отстранённо. Было видно, что там он был лишним, и что ему было бы приятнее сидеть у окна на моём месте. Надо было ему помочь, и, быстро доев, я дождался у выхода троицу его соседок, чтобы познакомиться. Потом одна из них сказала, что на ранчо интересно знакомиться с ковбоем, а возле пляжа – со спасателем. Потом они позагорали возле моей будки. А затем перед обедом у входа я дождался их соседа, поговорил с ним и подвёл к моему столу, весело представив. Соседи засмеялись и радушно его приняли.
 
А я поменял талончики и пересел к тумбе.

*        *        *

Назавтра утром я пришёл раньше всех и сел читать, опершись спиной о тумбу. На полу между ногами стояла авоська. Это был зелёненький  шёлковый мешочек с двумя трубчатыми ручками. Эта мягкая тряпочка не лежала на полу, а именно стояла, потому что внутри неё был цилиндр из газеты, на который она опиралась.
 
Официанты уже принесли на тумбу шесть рядов булок. Учебник по психологии памяти говорил, что если у птицы убрать одно из пяти яиц, то она  заметит. А если одно из шести – то нет. А человек – это такая птица.
 
В зале уже были люди, но прямо на меня никто не смотрел. Я повернулся назад, сжал с двух сторон крайнюю цепь из пяти булочек и быстрым движением перебросил всю её точно в мой цилиндр между ног. Попал я идеально, все пять булок бесшумно нырнули. И тут же накрыл верхнюю чистым платочком.
 
Мужчина через два стола поднял голову и посмотрел на меня, пытаясь понять, что случилось. Но я уже ел горячую рисовую кашу.
 
С этой поры у меня была еда и вне столовой, и я честно делился ею с напарником в будке. Совесть моя не страдала, убаюканная мыслью о том, что я не за так беру эти булки. Ведь если бы столовские работники тонули на моём участке, то я побежал бы их спасать.

*        *        *

Мою новую пищевую независимость от столовки дополняла пустая стеклянная бутылка. Купил я её ещё в первый день после прилёта из Ташкента. От жары так хотелось пить, что по пути я зашёл в гастроном и попросил «бутылку ташкентской воды». Продавщица этому очень удивилась, дескать, кто же её им из такой дали доставит. Тогда я показал ей на бутылки в шкафу, а вскоре узнал, что везде, кроме Ташкента, «ташкентская вода» называется просто «минеральной». Бутылку я допил уже в станице, и мои хозяева снабдили её плотной пластиковой пробкой. И на пляжной вышке я всегда был с вкусной колодезной водой. Здесь же, в анапской столовой, утром насыпал в чайник сахар, размешивал и аккуратно сливал чай в свою бутылку.

*        *        *

Спал я в будке под вышкой, а в свободное время читал. Сначала это был ширпотреб, взятый у парней с соседних вышек. А потом я просто прошёлся по своему участку пляжа, переступая через тела, и покричал просьбу отдавать прочитанные книги спасателям, чтобы «на страже вашей безопасности стояли всё более умные люди».
 
Так у меня стало расти движимое имущество. Некоторые книги были толковые, а прочие оказались полной ерундой и я сходил в букинист, чтобы обменять их по стоимости на интересные. Принёс в будку воспоминания детского хирурга, роман о лётчиках, книгу о пользе воды и путеводитель по району Анапы. Но, главное, — спасательский учебник. Написанный, кажется, самим  доктором медицины Воловичем, испытывавшим на себе приёмы выживания для приземлившихся не там космонавтов. В книге описывалось даже, как уцелеть в пустыне Сахаре и в Антарктиде.

*        *        *

Через неделю после службы в Анапе я сидел на вышке. Было около полудня. В это время уже подзагоревший народ уходил с пляжа обедать и на нём оставался лежать только десяток «тряпочек», на которых ели оставшиеся. В воду они не лезли, и я позволил себе расслабиться.
 
Одна хорошая девочка, чья компания загорала рядом с будкой, намазала моё лицо кремом от загара. Потом они ушли обедать, а я сидел на вышке, подняв лицо к солнцу. Очки я, конечно, снял, но из-под прищуренных  век  посматривал на опустевшую воду.
 
Видел я при этом только половину моего участка, и поэтому медленно поворачивал голову из стороны в сторону, озирая прибрежную акваторию.
И вдруг слева на воде мне что-то показалось. Схватил очки – так и есть, точка на воде!
 
Дальше от берега море выглядело как множество подвижных солнечных пятен, которые то появлялись, то исчезали. Это слепило.
 
Я напряг зрение изо всех сил – точно, это была голова. И так далеко от берега! Так далеко, что если бы стала тонуть, то я и в ластах на предельной скорости не успел бы добраться до неё. Но, главное, — её отчётливо относило от берега!
 
С этого и началось то, что случилось дальше. О чём я расскажу вам в следующий раз.
 
Продолжение следует.

Андрей Толоконников
Фото Дмитрия N.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.