Начальник

Просто удивительно, как мне в жизни везет на начальников!

В армейские годы командиром роты, где я служил, был капитан Максимчук. Это был на редкость тупой и надменный служивый. Однажды, во время урока политинформации он заглянул в мою тетрадь, где я, конспектируя высказывание Ильича, сократил его имя по инициалам — ВИЛ.

— «Вил» по-украински означает вол — кастрированный бык, — сказал капитан. — За оскорбление вождя мирового пролетариата — наряд вне очереди!»
Никогда не забуду, как за дедушку Ленина весь вечер драил полы. Максимчук невзлюбил меня с первого взгляда, в итоге из двух лет доблестной службы — 157 суток  я провел на гауптвахте.

Тогда, глядя на него, я вспоминал барана своего соседа Коравоя: у того на морде интеллекта было больше, чем у моего капитана. Со временем я понял, что все бездарности — на одно лицо.   

После долгих мытарств, меня осенило, как избавиться от «опеки» командира. Я настрочил зарисовку в армейскую газету о шеф-поваре батальона, моем земляке из Самарканда — Эргаше. На радостях и по этнической протекции, он взял меня кочегаром на кухню.
И в службе наступила лафа! 

Сейчас я был бы невероятно счастлив, вновь увидеть Эргаша и вместе вспомнить те славные времена. Но, к сожалению, я не записал его адреса.
Прошли годы. И судьба свела еще с одним начальником. Я не буду называть его имени — как в той детской прибаутке: кто не скажу, но глазами покажу.
Вначале все складывалось хорошо. Он читал и правил мои материалы. Восторгался одними, а другие возвращал: «Не твой уровень!». И я не обижался, делал свое дело — колесил по стране, находил новые темы. Старался просто и ясно показать те позитивные перемены, которые дала нам независимость.

Однажды написал небольшую зарисовку «Парижанка в Ташкенте» о юной француженке, которая после занятий в школе подрабатывала в архитектурной мастерской и на каникулы прилетела в Узбекистан. Начальник остановил меня у лифта: «Эти сорок строк рассказывают больше, чем целый очерк!». И его слова окрыляли. Я старался писать кратко: меньше слов – дешевле телеграмма.  

В начале своей карьеры он был славным руководителем, понимал творческих людей, на многие их слабости закрывал глаза. Я хорошо помню добрые рассказы о нем его одноклассника, с которым он рос в сельской глубинке, десять лет сидел за одной партой.
А школьная дружба – самая верная!  

Но с годами стали происходить странные изменения. В коллективе появились любимчики и наушничество. Ему стали доносить о личной жизни сотрудников. Он и сам не замечал, как этим отдаляется от людей.

Однажды обжегшись, попав в забвение, начальник стал крайне осторожным. Все чаще браковались мои материалы. А я не любил работать по указке. Нет, если поручали задания — выполнял. Бывало, даже не заехав домой, на своей машине мчался в Шахрисабз, чтобы через день привезти снимки, посвященные юбилею славного города.

Но все равно предпочитал поисковые темы, находить интересных людей. И вот находишь новое, а тебе говорят: «Шарт эмас» — «Необязательно». Но разве это ответ? Ведь человек ездил, искал, трудился. Хотя бы объясни почему? Но начальник стал полагать, что это — ниже его достоинства. Дошло до того, что к нему не попадешь на прием.

А ведь величие человека — в его простоте!

…Может быть, все мои беды в армейские годы и в журналистскую пору — от моей строптивости, от неумения льстить и угодничать. Но что поделаешь,  это отцовские гены. 

Папа никогда ни перед кем не преклонял головы. Он был труженик и душа-человек, оставивший о себе добрую славу. Многие годы Махмуд Назарович Шагаев был директором хлопкозавода в Дальверзине, что недалеко от Бекабада. При нем здесь провели электричество и воду, вдоль улиц пустынного степного поселка  пролегли оросительные каналы, Дальверзин стал зеленым оазисом. 

Семья – моя мама Салима и шестеро детей проживали в Ташкенте, старшие учились в вузах и школе, а младшие – ходили в детский сад. А он жил в Дальверзине, в заводской гостинице. Он не позволял себе никаких привилегий. В обеденный перерыв шел в рабочую столовую, ел за одним столом с простыми людьми.

Я был младшим из сыновей — кенжатойим — любимцем. Папа часто забирал меня с собой в Дальверзин. Тогда я был совсем малыш, но помню себя залезшим на виноградник в гостиничном саду. Я срывал и ел сочные красные плоды, и тогда они казались мне огромными, на всю ладонь. Их нежный, сладко-приторный вкус и сейчас во рту…

Иногда, в субботу папа вырывался к семье, в Ташкент. По дороге, приметив попутчика, он просил водителя взять. И в пути расспрашивал: кто он и куда едет? А узнав, что в далеком городе у того нет знакомых, привозил домой. И только утром, после чая, отпускал: «Вот теперь иди!».
Помню, мама всегда возмущалась этим гостям, а папа никогда не менял свои привычки. Потом, уже с годами, я понял значение этого  поступка: не деньги дать побирушке, а приют нуждающемуся — вот где истинное милосердие!

А еще в памяти четко врезалось, как на свадьбе он веселил всю округу. Он  ставил на голову рюмку с водкой и танцевал. Крупный, дородный, в такт музыке папа делал плавные круги, и из рюмки не выливалось ни капли жидкости. Этот славный гусарский номер вместе с орденом Красной Звезды он привез с войны…

Паясничал ли директор завода?
Нет!

Ведь ту свадьбу играли после хлопковой страды, трудных дней и бессонных  ночей, когда все были при деле: электрики и укладчики бунтов, лаборанты и транспортировщики. И на том празднике он от души веселил свой коллектив, вот так радовался за молодоженов.    
И народ любил его! 

Уже после его жизни, в годы независимости, из Дальверзина пришла весть, что бывшей улице Жданова решением схода дали имя отца. В 1995 году, в двадцатую годовщину его кончины мы, его дети, дали в поселке поминальный плов. Во дворе аксакала — председателя схода — поставили длинные столы и скамейки, накрыли дастархан с лепешками, сладостями и  фруктами. 

Хорошо помню, как на это угощение пришли около сотни седых стариков — те, кто  работали с ним на заводе. Они приехали на велосипедах после жума номоза — пятничного  моления в мечети. И, тогда, этот модный на селе транспорт, наводнил всю улицу.

Побывал я и в том саду при гостинице. Видел гроздья того же красного винограда, вновь ощутил их приторно-сладкий вкус. Но вот странно, в этот раз виноградины не казались огромными.

Неужели измельчал тот сорт?
Нет, просто за сорок лет я вырос из детских штанишек…

Вот таким человеком был папа!

А мой начальник все больше отдалялся от простых людей. Дошло до того, что ему стало зазорно ходить в… общественный туалет.
Несколько месяцев наше здание сотрясалось от шума и грохота — перфораторы дробили перекрытия из железобетона, через все пять этажей  сантехники прокладывали канализационные трубы.

Как потом выяснилось — для того, чтобы начальник мог наслаждаться персональным клозетом.
Вы улыбнетесь: какое тонкое самолюбие!

Но вовсе невесело, если представить, сколько народных денег ушло на тот каприз вчерашнего мальчишки из сельской глубинки.

Просто удивительно, как мне в жизни везет на начальников!
 
Рустам Шагаев,
специально для Anhor.uz

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции