Полковник. Из блокнота журналиста

В Намангане я узнал печальную весть: ушел из жизни Хасан Хайдаров. Многие годы он работал фотокорром ТАСС-УзТАГ по этой области. В агентстве мы его звали Полковник. Всегда подтянутый, с бравой офицерской выправкой, с ранней сединой на висках, он был неотразимо красив. Женщины в нем души не чаяли: был он добрый, великодушный и жизнерадостный человек. 

С Полковником, на его стареньком «Уазике», мы исколесили всю область. Где только не бывали, встречались с сотнями людей. В Чусте мы шли обедать в чайхану, и Хасан подмигивал усатому хозяину: «Эй, чайханщик! Нам лепешку и десять чайников чая!». У того рот расплылся до самых ушей – он узнал балагура Хасана-кайфи. И тут же килограмм молодой баранины нарезал на мелкие кусочки и кидал в раскаленный казан. Через десять минут нам подали изумительное кушанье. Нигде я больше не пробовал такого блюда — пальчики оближешь! 

То ли воздух в Чусте этакий особенный, то ли вода. Так и с самаркандскими лепешками, только в этом древнем городе они такие вкусные.

…Помню, как в Касансае снимали хлопковую страду. Полковник привез меня к знатному бригадиру – депутату Верховного Совета СССР Абдусаттору Шарипову. Он был небольшого роста, но фантастически сильный человек: словно игрушки он подкидывал и ловил двухпудовые гири, легко крутился на турнике. Тому, кто, глядя свысока, небрежно здоровался с ним, Абдусаттор так сжимал руку, что тот от боли скручивался в бараний рог.  

По старой дружбе он держал для Хасана небольшую карту с созревшим хлопчатником. Все поле – белое-белое, как подмосковные просторы зимой. Увидев такую красу, я ахнул: «Полковник, нужна автовышка и хотя бы пять комбайнов».

А он был отличный организатор, тут же связался с райэлектросетью и выбил автовышку. Мы подогнали её к этому полю и условились с механизаторами, что все пять хлопкоуборочных агрегатов начнут собирать хлопок в ряд, но с небольшими интервалами.
Конечно, в этом было много надуманного, ведь на одной карте никогда не работают пять машин, но с высоты автовышки первый сбор выглядел потрясающе эффектным.

А в Москве, в фотохронике ТАСС, любили красивые кадры. Ведь Страна Советов во всех отраслях была впереди планеты всей! 
И что только мы не снимали с Полковником: ломящиеся от плодов сады и зреющие на богаре виноградники, радугу шелковых тканей и кураш стариков, вышивальщиц тюбетеек и строительство гидростанций.

Вот тогда я понял, почему Ферганскую долину называют цветущей!

…На заре своей журналистской карьеры я часто летал в Наманган. Три года я был фотокорром-совместителем. Мне выдали «Роллефлекс» — немецкий фотоаппарат, аналог советского «Любителя», но с превосходной оптикой. Им я наловчился снимать средние и крупные планы, делать панорамы из нескольких кадров, находить ракурсы с нижних и верхних точек.

Сейчас я беру в командировку тяжелый кофр, где две камеры, набор объективов и вспышка. А тогда – выписывал со склада блок пленки, перекидывал через плечо свой «Ролик» и не знал горя, налегке бороздя по просторам страны. У меня была норма: давать в месяц газетам 5 снимков, за это платили гонорар и еще фикс – 18 рублей. Но я, как по-настоящему преданный  стране «стахановец», перекрывал норму в 15-20 раз, и в месяц набегало 300-400 рублей. Авиабилет в Наманган стоил тогда десять рублей, а в Термез — четырнадцать…

А Полковник любил приколы.
 
Из Ташкента ему посылали задание: надо снять бригадный подряд. Тогда была мода на такие заумные темы. Недолго думая, на хлопковой грядке он, шутя, выстраивал весь коллектив по ранжиру: первым — бригадир, затем звеньевые, потом — механизаторы и поливальщики. И все весело улыбались в объектив. В редакции, разбирая этот снимок, мы долго смеялись.

А однажды мы пришли с ним в гости к моему родственнику Насимжон-ака, который работал в облавтодоре. Выяснилось, что его жена Доно была однокурсницей супруги Хасана – Гавхар, они вместе учились в пединституте.

И вот сидим в гостиной за щедрым дастарханом. Доно готовит плов на кухне, расположенной рядом. Полковник исподволь начинает:
— Повезло тебе, Насимжон, в этой жизни. У тебя такая гостеприимная и трудолюбивая жена! Доно все слышит на кухне. Польщенный Насимжон-ака улыбается.

— У тебя не жизнь, а – рай! — продолжает Хасан. – А моя Гавхар дома и пальцем не поведет. Я вот встаю затемно, и первым делом замешиваю тесто. 

Насимжон-ака еще не чувствует подвоха.

— Пока тесто поднимается, иду доить корову. Следом разжигаю тандыр, и пока он раскалится добела, поливаю и подметаю двор, — входит в раж Полковник. – Затем раскатываю тесто и пеку хлеб. 

Доно все это слышит.

— Затем иду будить милую Гавхар и детей, кормлю их завтраком с горячими лепешками, — заливается соловьем Полковник.
У Насимжон-ака исчезает с лица улыбка.

— После завтрака везу детей в школу, а жену – на работу. Потом — за продуктами на базар, вернувшись домой, замачиваю белье и мою полы, — у вошедшего в роль Хасана, вот-вот из глаз навернутся слезы. – После этого приступаю к стирке.

Лицо Насимжон-ака становится сумрачнее грозовой тучи, только сейчас он понял провокацию Хасана. 
 — И вот так каждый день!

Я смеюсь про себя, знаю, что Полковник безбожно врет. Домашним хозяйством он никогда не занимался, правда, заплату Гавхар всегда приносил исправно. А мой родственник принимает эти басни за чистую монету.
И больше Насимжон-ака нас в гости не приглашал.

До поступления в агентство, Полковник работал на ответственных должностях: был помощником председателя облисполкома, инструктором обкома партии. И все же романтика репортерской профессии взяла верх над партийной карьерой. А усвоенный в кабинетах опыт, знание потенциала области, умение говорить с людьми — стало хорошим подспорьем в журналистской работе.

Хорошо помню его один веселый рассказ.

Осень. Заканчивается хлопковая страда. Сидят она с Мишей – дежурным по облисполкому — в приемной председателя. Иномжон Бузрукович Усманходжаев вот-вот должен ехать домой. Они с нетерпением потирают руки: через час по телевизору – трансляция футбольного мачта родного «Пахтакора» с «Кайратом. И вдруг распахивается входная дверь и незнакомый мужик в телогрейке и сапогах, весь с головы до ног в пыли, решительным шагом направляется к кабинету председателя. Миша, сидевший ближе к его двери, так же твердо загораживает вход:
— Кто такой?
— Болван! – оттолкнул дежурного незнакомец. — Председателя Совета Министров не узнаешь?..
Это был Нармахонмади Джураевич Худайбердыев!

Наступила гнетущая тишина.

— Миша, если сейчас прозвучит один звонок – все обошлось, — сказал Хасан, — если два — то вызывают меня, а ты бери шинель — и иди домой.
Прозвучало два звонка, и Миша уже не работал в облисполкоме.
Хасан зашел к председателю.
— Огуречную воду, – сказал гость.

Хасан вышел в приемную, почесал затылок: «Что это за вода?». Позвонил в облпотребсоюз. Привезли трехлитровый баллон зеленоватой жидкости без этикетки. Тогда лосьон в такой таре централизованно распределяли для парикмахерских. Полковник не ведал об этом, наполнил два бокала и занес на подносе в кабинет. Усманходжаев, думая угодить гостю, произнес: «За Ваше здоровье!» и сделал большой глоток. У него глаза чуть не вылезли из орбит.

А Худайбердыев попросил вату, Хасан принес из аптечки. Гость обмакнул вату в бокал и стал протирать лицо. Он с усмешкой глядел на хозяина кабинета.

Пройдет 15 лет, грянет «хлопковое дело» и Усманходжаев, будучи уже первым  секретарем ЦК, вспомнит ту ухмылку и, не раздумывая, отдаст его в кровавые руки Гдляна и Иванова. Но и сам через два года окажется за решеткой…

Однажды я снимал Иномжона Бузруковича в Ташкенте. На Алмазаре сдавалась новая типовая школа, и он приехал на её открытие. Директор школы, красивая женщина, как в той поговорке «Сорок пять – баба ягодка опять», показывала высокому гостю лингафонный и химический кабинеты, спортивный зал и библиотеку. А он ничего не слышал, он смотрел только на неё…

«Мужик!» — весело подумал я. И в то же время удивился: ведь первое лицо республики – человек публичный, и как так можно перед всеми – школьниками, учителями, журналистами — так откровенно демонстрировать свою симпатию?    

Но в памяти сохранилось и то, как в 1985 году он нашел в своем графике время и приехал в первый правительственный стационар, чтобы поздравить с 80-летием безнадежно больного Назира Сафарова. Писатель был тронут этим визитом до слез…

Иномжон Бузрукович помог с квартирой в многоэтажке на площади Хамида Адимджана и нашему коллеге – Борису Юсупову, который до этого многие годы работал в Андижане, а переехав в Ташкент, мыкался по квартирам. Но это уже другая история.
 
Однажды он привез меня в Пап, к таинственной личности прошлого столетия – всесильному председателю агропромышленного объединения «Пап» Ахмаджону Адылову. Приехали мы в его резиденцию в Гурумсарай. Дежурный диспетчер доложил ему по рации о нашем приезде.
Стоим, ждем. Проходит час, второй, третий.
 
Мне надоело: «Полковник, поехали в другое хозяйство!» 
А он в ответ: «Смотри: вон тот человек – директор Кокандского масложиркомбината, а этот – министр строительных материалов».
 
Ждем…
 
И вдруг Хасан встрепенулся, стал поправлять прическу: «Едет, едет!»
Смотрю по сторонам – никого не вижу.
 
Только подъезжает к нам какой-то невзрачный мужичок на велосипеде и лениво протягивает руку: «Как дела, Хасанбой?». Потом посмотрел на меня: «А это кто?». Адылов не любил незваных гостей.  Но Полковник объяснил, что я свой человек. Он поздоровался со мной, у него, как и у Шарипова, была крепкая рука. Хозяин дал «добро», и нас разместили в гостинице в живописнейшем уголке Чадака.
 
Место было потрясающе красивое!
 
Кругом девственные склоны гор, поросшие деревьями. Над бурным речным потоком на сваях стоял добротный дом. В каждом номере – ковры, телевизор и набитый напитками и закуской холодильник, новенькие тапочки, зубная щетка и бритва. 
 
Адылов не любил чужих людей, но если встречал, то устраивал царские приемы. Вечером мы присутствовали на аудиенции в его, так называемом «зеленом» кабинете. Под многовековой чинарой, на возвышении, стоял письменный стол, на нем – несколько телефонных аппаратов, один из них – с золотым гербом на зуммере. Круглый год Адылов за этим столом решал все вопросы. 
 
Летом включали расположенный рядом фонтан, струи которого били на высоту пятиэтажного дома. И в палящий саратон кругом стояла прохлада.
А в зимнюю стужу, он надевал тулуп и валенки. Он, как царек, сидел в уютном кресле, а все подчиненные — руководители хозяйств, бригадиры и звеньевые стояли перед ним навытяжку. Это мне напомнило жуткую солдафонскую муштру в армейские годы. Подумал о том, что я вот увидел, уехал, а эти люди – тут живут, словно рабы.
 
На следующий день вместе с хозяином  мы объезжали его хозяйство. Он сам сидел за рулем «внедорожника». По дороге он подмечал все неполадки и тут же по рации передавал на диспетчерский пульт, и одновременно сообщение записывалось на магнитофон. А вечером – разбор магнитофонных записей в «зеленом» кабинете. И попробуй только не почини вовремя поломанный коллектор!  Система управления у него была поставлена четко.
 
Адылов был предприимчивый человек. На солнечные склоны богары он протягивал водопровод, сажал виноград и через три года пустующие земли уже давали янтарные грозди. Он не держал штат снабженцев, а при МТС построил небольшую доменную печь и его умельцы – а ведь среди народа немало тех, у кого золотые руки – на месте решали проблему запасных частей. У него были крупные задумки. Он вел переговоры с министром авиации СССР Бугаевым о строительстве аэропорта на территории своего объединения и открытии авиалинии «Гурумсарай – Москва». В столице он собирался открыть сеть фирменных магазинов, где продавались бы дары земли наманганской, а обратным рейсом везти в  Гурумсарай московский дефицит.
 
Представляете, какой это был бы золотой дождь!
 
И ради достижения своих целей он не стоял ни перед чем. Адылов приглашал московских журналистов, и за хвалебные очерки в центральных газетах одаривал их машинами. И в тоже время он был страшный деспот, попирающий все устои человеческой морали.
Полковник рассказывал, как однажды Адылов ехал с председателем райисполкома и навстречу им попался парень, который не поздоровался с ними. Хозяин остановил машину и приказал: «Садись!». Вывезли они его на такыры и вдвоем избили до крови. А потом Адылов пригляделся к нему: парень-то оказался толковый и поставил бригадиром, а через год – руководителем одного из хозяйств.И тот, как побитая хозяином собака, стал его самым верным слугой.

Как-то мы снимали в Гурумсарае керамиста Махмуда Рахимова. Замечательный был он художник, но попал в немилость к хозяину и он отправил его работать на кирпичный завод.

У Адылова была политика кнута и пряника. И я как-то интуитивно, почувствовал, что от таких людей надо держаться подальше и попросил Хасана больше не возить меня в Пап…

В те времена УзТАГ был филиалом ТАСС. В год раз каждый  фотокорр проходил десятидневную стажировку в Москве, встречался с коллегами, обходил многие редакции Фотохроники. И бывали совместные съемки с московскими мэтрами, которые попросту обращались «Привет, Тишка!» к всемирно известному композитору Тихону Хренникову.

Не секретом в Фотохронике ТАСС были и съемки первого лица страны – Михаила Сергеевича Горбачева. Так, в заграничных поездках его сопровождали сразу три фоторепортера: двое снимали  Генсека, а третий – только первую леди.
Раиса Максимовна не любила видеть морщины на своем подбородке. Тогда еще не было фотошопа, и надо было иметь большое мастерство, чтобы снять красиво женщину, которой уже за пятьдесят…
В Москве Полковник и подружился с одним из ведущих тассовских фоторепортеров  Валерой Зуфаровым. Как-то пригласил его погостить в Наманган.  

И Зуфаров, прилетев в Ташкент, звонит: «Встречай, Хасан!».
А тот, как всегда в своем амплуа, решил устроить москвичу сюрприз. Купил на базаре лепешки:  большую, среднюю и маленькую, прихватил солонку. Заехал в знакомую школу, что рядом с аэропортом, и попросил отряд пионеров. Когда самолет приземлился, они выстроились у трапа. Увидев  Зуфарова, Хасан кивнул им: «Вперед!».
«Ту-ту-ту» — радостно пропел горн, «бум-бум-бум» — весело повторил барабан. И пионеры с хлебом и солью, с букетами цветов поспешили к москвичу. А Валера, одетый в спортивную майку и потертые джинсы, с кофрами на плечах, почему-то испугался такого торжественного приема и, расталкивая пассажиров, ринулся обратно в салон… Потом Хасан невинно извинялся: «Ты же сам просил встретить!».

Несколько лет спустя, в апреле 1986 года, Зуфаров снимал с военного вертолета разрушенный реактор Чернобыльской АЭС, фотографировал сразу двумя камерами: на цветную и черно-белую пленку. Он просил летчиков приблизиться к реактору как можно ближе, и они кружились над ним на высоте 25 метров.  

Радиация была настолько мощной, что когда проявили цветную пленку, то обмерли: она вся желтая. Во время этого облета Валера и сам получил сильнейшую дозу облучения, вскоре у него стали выпадать волосы.
Полковник сильно переживал за друга. С каждым корреспондентом, летевшим в Москву на стажировку, мы отправляли для Зуфарова посылку с наманганской  курагой. Ведь сухофрукты лучше всех средств улучшают работу сердечной мышцы, нейтрализуют токсическое действие радиации.

Хасан был светлый человек!

И еще никогда не забуду, как однажды, в Задарье, мы готовили фотоочерк о многодетной семье. Мать 17 детишек звали  Кўпайсин,  – что в букальном переводе – «Пусть будет много». На Востоке давая имя ребенку, вкладывают в него особый смысл. Оказывается, у её родителей все дети до нее не выживали, поэтому её так назвали. Когда мы увидели, в каких условиях живет семья, то сразу поехали с Хасаном  в райисполком и прямиком — в кабинет председателя. И дверь нам не заслонили. В области его знали все!
 
Он объяснил, что мы готовим об этой семье очерк для всесоюзной печати и нужно организовать благотворительную акцию. И нашлись средства, купили детскую коляску, загрузили ее комплектами одежды и обуви. А после торжественного вручения, хозяин дома пригласил нас к дастархану.
Отказаться было неудобно. Подали суп из макарон с редкими кусочками мяса. И хотя мы за день изрядно проголодались, но еда встала в горле комом: кого из малышей мы объедаем?..

За обедом хозяин весело рассказывал, что когда покупает детям обновки – не выбирает размеров, а берет все подряд – ведь кому-то да подойдет.
А вот Кўпайсин скончалась при рождении 18 ребенка…

Если можно было чем-то помочь людям, сделать добро – Полковник делал. И за это его любили. И для меня вот эти его поступки были уроками человечности.
 
Он был светлый человек, и таким навсегда останется в моей памяти!
 
Рустам Шагаев,
специально для Anhor.uz

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции