Дедушка. Памяти Народного артиста Узбекистана Хикмата Латипова

По белому полотну экрана в кинотеатре бежит старик. Развеваются полы старого подбитого ватой халата – чапана, старик хромает, тяжело дышит, но при этом приговаривает: «Сынок, сыночек мой! Приехал! Сынок!…». Этот старик – мой дед – Народный артист Узбекистана Хикмат Латипов. Он играет роль, которую сам всегда считал одной из главных ролей в своей длинной жизни в кино. Фильм называется «Драма любви».
 
Сюжет в общем-то незамысловатый. Война. Старший сын уходит на фронт. Потом приходит похоронка. Отец не хочет терять еще и внука, не хочет, чтобы единственная осязаемая память о сыне ушла из семьи. И женит мать своего внука – вдову сына – на младшем брате погибшего. Жесткий, властный характер главного героя фильма позволяет ему сделать это, сломив сопротивление как невестки, так и второго сына.
А потом сын, которого считали погибшим, возвращается.
 
И вот старик бежит к нему. В этот момент забыто все – и то, что своей волей он оставил сына без семьи, и то, что жизнь всех членов его семьи искалечена. Он бежит к сыну, которого давно похоронил, которого считал погибшим, и который каким-то чудом воскрес. Потом будет все – и ненависть старшего сына, и драка между сыновьями, и уход сына из дома. Потом отец найдет сына в городе и будет вымаливать у него прощение. И не получит это прощение. И только и сможет возразить на горькие обвинения сына: «Война проклятая… Она все сотворила…». И тяжело, с больной ногой, спускаясь со второго этажа, только скажет горько: «Не суди меня строго сынок… Все же я отец твой…». И уйдет.
 
А сейчас он бежит к сыну. И слезы наворачиваются на глаза… Сколько раз смотрю – каждый раз не могу сдержать слезы. Украдкой вытираю их и осматриваюсь. Нет, не один я. Почти все в зале так же утирают глаза. Кто-то украдкой, как я. Кто-то (особенно женщины) – открыто. Но никто не остается равнодушным. А для меня это еще и встреча с моим любимым дедушкой, народным артистом Узбекистана – Хикматом Латиповым.
 
Дед родился в Бухаре, в начале двадцатого века. Когда я говорю «в начале», это и означает – в начале. Дата его рождения – 1 января 1900 года. Это не совпадение. Как юрист, я знаю, что при неизвестности даты рождения, происходит так называемое «округление» — неизвестен день – значит, первое число, неизвестен месяц – значит январь, неизвестен год – первый год десятилетия.
 
На мой вопрос о точной дате его рождения, дед только отшучивался – «Где-то зимой». А потом хитро добавлял: «Я так думаю». Одно слово – артист!
 
Я у деда был любимчиком. Поскольку я был единственный внук, который всегда рядом, то любил меня дед больше всех остальных.
 
Гордился ли я дедом? Грелся ли в лучах его славы? Трудно сказать… С другой стороны, смотреть где-нибудь (и с кем-нибудь) фильм вроде «Три тополя на Плющихе» и, небрежно указывая на старика в такси за спиной Дорониной, обронить: «А вот и дедушка мой! Меня, значит, в Ташкенте оставили, а сами по Москве катаются…». Впечатляло!
 
Но все-таки он был для меня не известным актером, а моим милым, немного неуклюжим и смешным – Дедушкой.
 
Мать моего деда умерла при родах. Отец – мой прадед – умер, когда Хикмату Латипову было всего четыре годика. Круглого сироту взял к себе на воспитание дядя. Как говорил дед – может и не дядя, а просто добрый хороший мусульманин. В одной из своих ролей – Джуры Саркора, дед упоминал, что выполнял заветы, в том числе – приласкал сироту.
 
Жена дяди, как говорил дед, иногда попрекала его куском хлеба, хотя он и пытался отработать, отблагодарить за доброту. Когда дед вспоминал об этом, старая обида добавляла горечи к его голосу. Я смотрел в его увлажнившиеся глаза и старался придвинуться поближе, обнять родного человека. И я старался хоть чем-то возместить деду недополученную доброту.
 
Однажды на базаре, дедушка, тогда еще юноша, увидел кукольный театр и ушел за театром. Это стало его первой ступенькой на пути актерства.
 
Он уехал в Ташкент и на какое то время оставил мечту о театре. Вступил в ЧОН – часть особого назначения. Скакал на коне по горам, рубился с бандитами. Там покалечил ногу. Хромота осталась на всю жизнь. С романтикой пришлось расстаться. Было трудно. Не хватало знаний. И он, двадцати летний парень, сел за парту. Малыши, с которыми он учился в одном классе, вовсю потешались над ним. Но ему было все равно. Он учился.
И выучился. Да так, что свободно овладел тремя языками. Правда, до конца жизни, в основном писал, пользуясь арабским алфавитом.
 
А потом он попал в театр. И в числе немногих был направлен учиться в Москву, в Школу Актерского Мастерства при Театре Вахтангова. Вернувшись из Москвы, через несколько лет дед, знакомится с моей будущей бабушкой. Он часто рассказывал, как жил во дворе своего театра. Впоследствии этот театр стал называться «Ёш гвардия» и располагался он в бывшем медресе. Вот в одной из келий этого медресе дед и жил. Как он говорил, по утрам он выходил (естественно – жутко голодный!) из здания театра, а тут, прямо от дверей начинался базар Эски-Жува. За какие-то гроши он покупал лепешку и шел в обход. Обойдя полбазара и пробуя (но не покупая), дед наедался на целый день.
 
Вернувшись в театр, который в прямом смысле был ему домом, он репетировал, играл роли, суфлировал.  И поглядывал на девочку, что росла рядом – в семье Марьям Якубовой. Они поженились, несмотря на разницу в шестнадцать лет, когда моей бабушке исполнилось как раз шестнадцать. Иногда я подшучивал: «Еле дождались?!». Дед особо не реагировал, но было видно, что я недалек от истины.
 
Они прожили вместе почти пятьдесят пять лет (года не хватило). Всякое было, но была видна нежность и преданность. Был в жизни деда и кинематограф. Были первые узбекские звуковые фильмы: «Асал» и «Касам», с участием деда.
 
Ближе к шестидесяти годам дед стал сниматься в серьезных фильмах — «Встретимся на стадионе», где он играет на дутаре и поет вместе с Лутфи Саримсаковой, «Белые, белые аисты», которые были запрещены советской цензурой, Мне кажется, что старик, которого сыграл мой дед в фильме «Без страха», олицетворяет наш национальный характер – никаких крайностей, никакого излишества, стремление к равновесию, умеренности, неторопливости. Не зря говорят, что все хорошо в меру. И это – первейшее свойство нашего национального характера.
 
До 1965 года дед и бабушка жили в Доме актера – на Хадре. Центр города, огромные потолки, дом огорожен забором, в нем одиннадцать квартир, в которых живут только актеры: Марьям Якубова, Мария Кузнецова, Олим Ходжаев…
 
 
Актерам принято задавать один сакраментальный вопрос. Задал его и я в свое время дедушке: «Какую роль Вам всегда хотелось сыграть?». Не задумываясь, как давно выстраданное и вымечтанное, дед ответил: «Короля Лир». Немного неожиданно…
Не довелось ему сыграть Лира. Но частички этого персонажа – в той же «Драме любви». В «Джура Саркор» он играет отца, который проклял и выгнал дочь, наперекор его воле вышедшую замуж. Сыграно сильно даже в рамках роли, хоть и главной, но довольно скромной.
 
Великая Лиознова приезжала в Ташкент, чтобы найти актера на роль «маленького тщедушного старичка, приехавшего из Ташкента во время землетрясения».  Она шла по коридору «Узбекфильма», когда навстречу ей вышел довольно высокий, крепкий старик с великолепной белой бородой. «Он!»- сказала Лиознова. На недоуменные и возмущенные выкрики ассистентов: «Он же не такой, какой нужен?!», Лиознова четко ответила: «Я его вижу именно таким!». И дед сыграл. Опять сыграл себя. Кстати, в фильме «Три тополя на Плющихе» я всегда ловлю секунды, когда в толпе встречающих «Дедушку Садыка» промельком возникают обе мои тетушки – и Гуля, и Лира.
 
А его коронная фраза: «Может, поезд с рельс сойдет… Может курушение… Зачем беспокоит? (именно так – с акцентом) Тепер Масква, должен доехат…» — полностью его собственная. Акцент у него был уморительный. После «Трех тополей» его стали узнавать по всей стране – не только в Узбекистане. Ходить с ним по Москве было одно удовольствие. Все же грелся я в лучах его славы, грелся…
 
Зимой восемьдесят первого отметили юбилей. В Доме кино собрался полный зал. Было чествование, речи и поздравления. Студенты Театрально- художественного  подарили огромный, написанный грифелем портрет. В конце выступил сам юбиляр. С юмором, чуть приоткрыв завесу «актерской кухни»: «Стоишь по колено в холодной воде, а ассистент режиссера тебя еще и сверху поливает…». Хорошо выступил.
 
Когда он умер, мне был только двадцать первый год и казалось, что я чего-то недополучил, о чем-то не расспросил, не до конца объяснил деду, как люблю его. И вот он ушел и уже ничего не исправишь…
 
Но чекан души его остался. Верно говорят – пока нас помнят – мы бессмертны.
Вот уже и мне в автобусе уступают место (даже молодые девушки) со словами: «Садитесь, дедушка». Вот уже несколько лет, как нет мамы моей и отец ушел давно. Верю, что где-то соединились их светлые души…
 
Деду в этом году исполнилось бы (приблизительно) сто четырнадцать лет. Для меня он – все тот же милый дедушка, как я для него был любимым внуком. Светлая память!
 
Бахтиер Набиев