Мой великий устоз. Воспоминания Р. Шагаева об академике Г. Пугаченковой
В жизни мне посчастливилось на встречи с замечательными людьми. Одна из них – академик АН Узбекистана Галина Анатольевна Пугаченкова. Пожалуй, ни один ученый республики не сделал так много в изучении и популяризации богатейшего историко-культурного наследия нашей Родины.
За заслуги перед страной она удостоена орденов «Буюк хизматлари учун» и «Дустлик», стала лауреатом Государственных премий. ЮНЕСКО признала Г. А. Пугаченкову выдающейся женщиной-ученой современности, а Франция наградила её знаком офицера Ордена «Академической пальмы».
Её перу принадлежат 750 научных публикаций, много книг и альбомов, путеводителей. И все они написаны простым и ярким языком.
У меня сохранилась так и не опубликованная запись беседы с ней, датированная ноябрем 1995 года. Со стороны виднее: прошло 20 лет, но вопросы, которые она затронула, злободневны и сегодня. Привожу эти записи без купюр.
— В будущем году мир будет отмечать 660-летий юбилей Амира Тимура. И Вы, наверное, готовитесь к нему?
— Да, это знаменательная дата. Я сейчас пишу работу об архитектуре Средней Азии времен Тимура. Я замыслила это как книжку, которая была бы доступна широкому читателю. Поэтому текст не очень подробный. Но он дает главное – то, что было связано с повелениями и требованиями самого Тимура. В этом отношении, конечно, он оставил потомкам первоклассные памятники. Это будет не шикарный большой альбом, подобный тому, который готовится к юбилею – это нужно. А именно небольшая книжка для широкого потребителя, который сможет и приобрести её, и, вместе с тем, получить представление об архитектурных сокровищах, которые были связаны с деятельностью самого Тимура.
У нас немало памятников его времен. Есть в Самарканде и Шахрисабзе, один – в Бухаре, есть и в Туркестане – в северном Казахстане – крупнейший в Средней Азии – мавзолей Ахмада Яссави. Эти шедевры построены по его личному заданию.
Тимур привозил мастеров высшего класса со всего света и совместно с местными умельцами они создали замечательную архитектурную школу: мощную, выразительную, не повторяющую предшествующие, хотя каждый внес что-то им усвоенное у себя на Родине. Так, в частности, мавзолей Джахонгира в Шахрисабзе строили хорезмские мастера. А на жгуте, который обрамлял арку Ак-сарая, были письмена, и Михаил Евгеньевич Массон как-то прочитал, что это здание построил Юсуф Табризи, то есть, азербайджанский мастер. Сейчас этой надписи уже нет.
— Недавно был в Самарканде, там ведутся реставрационные работы, но не кажется ли Вам, что слишком большие?
— Вы совершенно правы. В Самарканде многие памятники, грубо говоря, замордовали. Ту же Биби-Ханум 30 лет мучают, делают новодел. Я-то её знаю много лет, эти руины благородные, это просто очарование. Их надо было закрепить, законсервировать, чтобы они не разрушались, а не придумывать это пустое пространство двора, где торчат какие-то четыре сооружения. Не делать отвратительные изразцовые облицовки, качество которых несравнимо с прежними. И это продолжается. И собираются еще делать галереи, где потребуется чуть-ли не 300 мраморных колонн.
Это все в миллионы обойдется, но памятник от этого не выиграет!
Недаром в XV веке испанский посол писал, что когда подъезжаешь к Самарканду, то это был будто сад, в котором поднимаются отдельные здания. Это, действительно, придавало совершенно особую красоту городу: грандиозные сооружения выигрывали на фоне обычной застройки окружающих махалля, где живые строения, много зелени.
Вот в Риме громадный амфитеатр Колизея в значительной части разрушен – там хороший камень и в средневековье его начали разбирать на строительный материал. Уверяю Вас, что итальянцы, с их высокой культурой реставрационных работ, давно могли бы восстановить Колизей, причем с абсолютной точностью, потому, что сохранились целые участки. Но они этого не делают – в этом дыхание старины, веков, через которое прошло это здание.
А наши специалисты заинтересованы в реставрации – это выгодный заказ, за это гораздо больше платят, чем просто за инженерную консервацию. А памятники от этого страдают, и некоторые безнадежно испорчены!
Люблю этот город. Мне было 9 лет, когда я первый раз увидела Самарканд. А потом я ездила туда почти каждый год. Когда я впервые увидела самаркандские памятники, это уже навсегда запало в душу. И позднее, когда я училась в институте, меня увлекла история архитектуры Востока. Так что выбор был сделан здесь. Для меня моя Родина – это Средняя Азия. Конечно, я люблю Россию, русский пейзаж. Но вот этим летом отдыхала в Подмосковье, у дочери. В столице была наездами, по издательским делам. Кругом удручающая картина: коммерческие ларьки, горы мусора…
— Узбекистан богат памятниками археологии. В каком они сейчас состоянии?
— Больной вопрос. Из 12 тысяч памятников огромное количество за последнее перестроечное время просто исчезает. Началась приватизация земли. И её продают, не считаясь с тем, что там погребена история. А человек, которому отдали, об этом задумываться не станет, пустит бульдозер, чтобы распахать, посадить там дыни или хлопок.
И это большая беда! Наземные архитектурные памятники еще сохраняются, за ними наблюдают, а археологические… целыми городищами сносят с лица земли. А ведь какие там ценности историко-культурного порядка хранятся, никто не знает!
Был такой случай. В Халчаяне возвышался небольшой холм. Руководители хозяйства решили его снести, чтобы построить там мастерские «Сельхозтехники» и натолкнулись на большую каменную базу. К счастью, в термезском музее работал тогда Козловский. Ему сообщили о находке, а он позвонил мне. Я как услышала об этом, сказала: «Немедленно едем!»
Когда взглянула, подумала: Боже мой, ведь это же античность, это создано где-то 2000 лет назад. Я помчалась в райком и объяснила. И там поняли, велели остановить работы.
Стали мы копать. И в результате открыли там халчаянский дворец очень интересной архитектуры, с великолепными скульптурами, остатками настенной живописи – уникальный памятник! А пустили бы бульдозер – и все. И таких снесенных за последние годы – сотни. И это меня просто удручает. Археология – она беззащитна…
— Вы были инициатором создания Узбекистанской искусствоведческой экспедиции. И, наверное, неслучайно решили вести поиски именно в Дальварзин-тепе, где был найден клад века?
— Где надо начинать раскопки – это уже подсказывал опыт. В этом плане меня чутье не обманывало. Я поручила Тане Беляевой этот объект раскопать. Было видно, что тут погребено большое здание. И когда начали раскопки, это оказался богатый жилой дом кушанского времени. У меня установка всегда была такая, чтобы вскрыть по контурам стен, чтобы всё вычистить, и обязательно пробные раскопки сделать: вскрыть полы и посмотреть, что предшествовало этому зданию.
И вот в этом доме было подсобное помещение, и она поручила одному студенту копать там. Он очень завидовал своим друзьям, потому что у них были обширные помещения, где они могли общаться, а ему достался этот закуток. В общем, он копал в одиночестве, и на небольшой глубине вдруг обозначился кувшин. Он обрадовался: ну хоть кувшин какой-то. Начал чистить дальше, запустил руку – что-то твердое. Вытащил – золото! Оказалось, что весь кувшин набит золотыми вещами – 36 килограммов! Видимо, хозяин в трудное время закопал, причем в самом незаметном помещении. Так и не успел вернуться, и этот кувшин дождался наших раскопок. Это стало одной из самых больших находок века.
— Сколько стран Вы объездили?
— В Азии – несколько раз была в Афганистане, была в Пакистане, Индии, Сирии, Ливане, Ираке, Турции, Марокко, Японии. В Европе – во Франции, Германии, Италии, Англии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Болгарии. Вот побывать в Греции, Египте и Испании не удалось. Была приглашена читать лекции в Нью-Йоркском университете, но в тот год в Америке должны быть состоятся выборы Президента. Рейгана выбрали, а меня в США не пустили, чиновники подумали – как бы чего не вышло. Я рада, что в некоторых случаях была не только туристом, а удалось и поработать. Вот издала книгу о Кабуле.
Зная, что Галина Анатольевна бывала в Афганистане, я принес на эту встречу серию фотографий, сделанных в этой стране во время недавней командировки.
Она с интересом рассматривала каждый снимок. Остановилась на фотографии совсем юного паренька: он сидел на корточках в типично афганской одежде, с «Калашниковым» в руках.
— Какие черты лица, — восхищается она, — голубые глаза — это же прямой потомок Александра Македонского. Вот только в руки ему не автомат, а… музыкальный инструмент.
Она долго изучала снимки афганских женщин в ярких чадрах. Потом показала висящую на стене акварель художника Уфимцева: женщина с огромными глазами рядом с верблюдом.
— Первый раз я была в этой стране в конце сороковых с группой творческих работников. И тогда мы встречали много кочевых племен, где даже мужчины красили глаза сурьмой. И делали это не для красоты, а чтобы уберечь зрение от трахомы.
Уфимцев тогда сделал много путевых зарисовок карандашом в блокноте. А эту акварель написал в Ташкенте и подарил мне.
В те годы, когда я бывала в Афганистане, с Советским Союзом были исключительно хорошие отношения, слово «шурави» звучало как «друг». Всюду я встречала в те времена самое приветливое, уважительное отношение. А потом все испортилось, и по отношению к бывшему Союзу и между ними самими. Очень горько, что все так изменилось из-за этой грязной войны.
Осматриваю её кабинет. С пола до потолка – полки с книгами, альбомами, папками с рукописями, сувенирами. На стене, слева от старинного письменного стола, живописный портрет Пугаченковой неизвестного мне художника.
— И все-таки, Галина Анатольевна, мне кажется, что самый лучший Ваш портрет написал Рузы Чарыев. Я и сейчас вижу его перед глазами…
— Да. У меня многие искусствоведы спрашивали: что это за композицию придумал Рузы? Но, знаете, главное, он глубоко передал душевное состояние. Рузы – признанный мастер психологического портрета.
Вчера я видела каталог «100 работ из коллекции Национального банка Узбекистана» и удивилась – там совершенно нет работ Рузы Чарыева, нет нашего классика Чингиза Ахмарова. А ведь у Ахмарова столько учеников, последователей, он же возродил школу восточной миниатюры! Он первым сказал, что узбекские художники должны отойти от традиций европейской изобразительной школы и вернуться к своим истокам.
— Сколько Вы знаете языков?
— Знаю немного: французский, английский, со словарем – немецкий. Арабскую письменность знаю, могу прочесть, а вот перевести – сложно. Узбекский – в бытовом плане, было время, когда считали, что знать его не обязательно, корю себя, что не учила – нужно было выучить.
Да, она была уникальный человек. Невероятно доброжелательный, даже к младшим обращалась на «Вы».
В те годы я много колесил по стране, искал новое, но и седые памятники старины не оставляли меня равнодушным. Я печатал отснятый материал и звонил ей:
— Когда можно прийти?
И она, отложив все дела, принимала меня. Я понимал, что в таком солидном возрасте человек быстро утомляется, и поэтому сразу определял время беседы – не больше, чем полчаса, и просил разрешения включить диктофон (вот на этом снимке он запечатлен на переднем плане).
И происходило чудо! Она комментировала мои фото, и я не переставал поражаться. Делая снимок, я интуитивно чувствовал очарование этого памятника. Но когда слышал мнение ученого, посвятившего истории всю жизнь, то это были незабываемые уроки.
Я бережно храню эти кассеты. Иногда прослушиваю их, слышу такой родной голос и каждый раз нахожу новое. Этим записям – цены нет!
И под занавес хочу рассказать об одной своей фотографии. Однажды Галина Анатольевна поведала мне как в молодости в сурхандарьинской глубинке, на горной тропе, встретилась с молодой матерью, у которой на голове был бешик – люлька с грудным ребенком, в одной руке – узелок со снедью, а другой она держала малыша, который уже сам ходит. Она, видно шла в гости к родителям в соседний кишлак…
И этот такой короткий, но красивый эпизод врезался в мою память. Я решил его воссоздать в фотографии. Потом он экспонировался на многих международных выставках, был опубликован в альбомах. Вот такой сюжет подсказала мне мой великий устоз!
Рустам Шагаев,
специально для Anhor.uz.
Фото автора и из архива Г.А.Пугаченковой.
Комментарии